Рассказы

 

Божий одуванчик

 

После ремонта булочная-кондитерская на набережной стала работать без выходных. За ее витринами шумела столица, а совсем рядом невозмутимо текла река, ограждая себя от всего суетного тяжелым гранитом.

По выходным было спокойней, и река текла так же, не отражая сбегавшие к ней израненные новостроем таганские переулки.

Зимним воскресным утром покупателей обычно мало. Сверкает влажной чистотой плитка под каррарский мрамор, монотонно гудит большая холодильная витрина с разнообразием тортов и напитков. Молчат писклявые электронные кассы.

Еще молодые, пухлые как шанежки, продавщица и кассирша от скуки взялись за кроссворд, тиснутый бесплатной рекламной газеткой. Решение его напоминало детскую игру в классики, где приходилось прыгать с клетки на клетку. Но в классики играть, однако, было легче.

— Жена греческого бога Ареса, восемь букв, — прочла кассирша.

— Не знаю. Давай дальше! — поторопила продавщица.

Проснулся дверной колокольчик. В булочной появилась согбенная старушка в ветхом пальтеце, в ботиках прощай не только молодость, но, похоже, и старость.

— С праздником, доченьки, — прозвучало то ли приветствие, то ли поздравление. Девицы недоуменно переглянулись — мало ли чего учудят эти надоевшие всем пенсионеры — и продолжили свое занятие.

— Старинная русская распашная одежда, шесть букв.

— Давай дальше…

— Ферязь, — виновато произнесла старушка.

— Я таких слов-то сроду не слыхала, — оторопела кассирша.

— А маленькая соната, восемь букв?

— Сонатина, — последовал точный ответ.

— Что еще за сатанина? — хохотнула продавщица.

— А еженедельный христианский праздник, одиннадцать букв? — торжествующе пригвоздила бабулю обиженная кассирша.

— Воскресенье, доченьки…

 

Серая муфточка

 

Напев Херувимской у закрытых церквей дрожит.

А. Ахматова

 

Она стояла в подземном переходе, накинув на ушанку старенькую шаль, и была похожа на игрушечного медвежонка, укутанного детской рукой. На груди дышала серая муфточка — совсем еще маленький, видно, недавно родившийся котенок. Она подобрала его вчера возле подъезда, отогрела, напоила молоком. И так как за всю свою долгую, одинокую жизнь не научилась ни о ком заботиться, а бросить на улице животное было жалко — пропадет — утром направилась к метро, где не раз видела женщин, продающих всякую живность. Она верила, что котеночка обязательно возьмут.

— Это за меня люди не дадут и пяти рублей, я теперь нужна только одному Богу, а его, такого хорошенького, непременно купят, хотя бы для забавы, — думала она по дороге к метро.

Но, видимо, Тот, Кому мы нужны больше всего на свете, услышал самые сокровенные мысли — и котенка никто не купил. Он остался с ней, согревая своим теплом ее одиночество.

 

Открытка

 

Разорви ты жизни путы.

Приезжай скорей домой.

Я одета и обута,

Хорошо здесь все со мной.

И. Ф. Иванов.

 

В субботний день с раннего утра Павел Сергеевич начал прибирать квартиру. Завтра ему — 50 лет. Даже и не верится. Дни своего рождения он уже давно не отмечает, гостей не ждет. Но ведь 50 лет... Вдруг кто-нибудь вспомнит, позвонит или даже зайдет поздравить.

Он вымыл на кухне и в прихожей полы, пропылесосил комнату слабосильным “Бураном”. Вытер пыль повсюду. А на конец уборки оставил самое приятное: приводить в порядок книги, которые и были основной обстановкой и населением его холостяцкой квартиры.

Занятие это могло счастливо поглотить весь день. В своей, казалось бы, давно знакомой библиотеке он находил что-то новое или не находил старое. А то вдруг брал какую-нибудь книгу и зачитывался, забывая обо всем. Так в раннем детстве, еще не умея читать, он любил разглядывать такие заманчивые книги.

На верхних полках стеллажей Павла Сергеевича стояли собрания сочинений. Он вытянул из плотного ряда томик Гоголя в перламутровой суперобложке, чтобы взглянуть на любимые им иллюстрации Агина к “Мертвым душам”. И тут из книги выскользнула почтовая открытка и упала на пол. На ней — поблекшие цветы в серебристой вазочке. Под ними витиеватое “Поздравляем!” с огромным восклицательным знаком. На обратной стороне открытки — марка без штемпеля, “ПОЧТА СССР 4 коп”. Видимо, открытку посылали сюда в конверте. И слова: “Дорогой сыночек Паша! Поздравляю тебя с Днем рождения! Желаю крепкого здоровья, большого человеческого счастья, успехов в работе и личной жизни. Долгих лет тебе, не болеть, не стареть, быть добрым к людям и не унывать никогда! Живу хорошо, все на огороде есть. Целую и обнимаю. Твоя ненаглядная мама”.

Последние слова Павел Сергеевич уже еле разбирал сквозь слезы.

Отложив книгу, он еще сидел какое-то время, потом, взглянув на часы, начал быстро собираться. До ближайшей электрички оставалось немного. Он спешил. Ведь там за городом на сельском кладбище, вот уже столько лет, как всегда терпеливо, ждала его мама.

 

 

 

Свой интерес

 

На углу Ордынского тупика издавна сидят в рядок тетки в пуховых платках с загорелыми лицами. Перед ними на ящиках лежат апельсины, мандарины, бананы, пакеты с инжиром, курагой, грецкими орехами и заодно уж — родными семечками.

К этому базарчику подошла женщина и спросила, как ей пройти в Третьяковскую галерею.

Тетки недоуменно переглянулись.

— Вам Третьяковку? Да вот же она, за углом, — обронил на ходу прохожий, кавказец по обличию.

 

Сторож

 

Вторник, в храме немноголюдно. Из придела, где идет служба, доносится басок дьякона: “О упокоении душ усопших рабов Божиих… и о еже проститися им всякому прегрешению, вольному же и невольному”.

На белом заснеженном дворе храма, будто и не Москва вовсе, а далекая российская глушь, остановился юркий “пазик”. Привезли покойницу.

Сторож, усатый лысый мужик в строительном комбинезоне, к своему удивлению заметил, что на приготовленной для гроба лавке, слегка посапывая, дремлет ветхая старушенция. “Мамаша, — потрогал ее сторож, — гроб привезли, вставай”. Старуха очухалась сразу, будто и не спала, и зашамкала беззубым ртом: “Все мы, сынок, спим сызмальства, пока нам гробик не подадут…”

В храм внесли покойницу. Установили гроб на лавке, свечницы придвинули с четырех сторон подсвечники, зажгли от лампад свечи. Пожилого мужчину, видимо, мужа усопшей, держали под локти двое парней — родственники, соседи, кто знает.

“Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати, у Господа просим…”, — читал дьякон. Мужчина зарыдал, ткнувшись в шапку. Его не успокаивали, только принесли воды. Служба шла своим чередом. “Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь…” — гудел псаломщик. Мужчина, уже отрыдавши, сидел рядом с гробом на табурете и всхлипывал. “Вишь, как убивается, — прошамкала старуха, — это они о себе, себя жалко”.

Сторож, глядя на вдовца, вдруг заплакал и быстро ушел в свою каморку, где на одной стене висела икона Спасителя с горящей перед ней лампадой, на другой – допотопные ходики, которые показывали остановившееся время.

 

Мать

 

Она рождается в начале века и еще ничего не знает о том ярком, как боль, солнечном дне 1987 года. Эта маленькая косолапая девочка идет сквозь толщу времени, меняясь, взрослея, отдавая детям свою неумелую любовь, болея и все больше привязываясь к жизни, которая со дня ее появления на свет все дальше и дальше от нее удаляется и наконец совсем покидает ее в яркий морозный февральский день 1987 года.